Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
— Послушай, госпожа Юлия. Вернись домой, к отцу и матери, и оставайся там до тех пор, пока Атрет не пришлет за тобой.
На мгновение Юлия почувствовала нерешительность, но тут же вспомнила предостережение Калабы, ясное и логичное. Если она выйдет замуж за Атрета, он уведет ее в свой дом и никогда оттуда не выпустит. Он будет еще хуже, чем Клавдий и Кай, вместе взятые.
— Нет. — Прошу тебя, — тихо умоляла ее Хадасса, — не оставайся здесь. Но Юлия к этому моменту поборола в себе последние остатки нерешительности.
— Если я сейчас вернусь, я буду выглядеть очень глупо. И ничего от этого не изменится. Марк не одобрит мои отношения с Атретом точно так же, как и мои отношения с Примом. — Юлия слабо засмеялась. — Атрета можно провозгласить римским гражданином, но в душе он все равно останется варваром. Марк мне даже видеться с ним не разрешит.
— Марк хочет, чтобы ты была счастлива и была в безопасности.
Юлия приподняла брови, забавляясь тем, с какой фамильярностью Хадасса произнесла имя ее брата. Она посмотрела на свою служанку долгим изучающим взглядом, и в ней начало прорастать семя ревности, которое посадил сам Марк.
— Ты просто хочешь быть поближе к моему брату, не так ли? — холодно сказала она. — Нет, я тебя не послушаюсь. Я остаюсь здесь. Когда я поговорю Атретом, он поймет меня. Я заставлю его понять.
Она напомнит ему о том, как он ненавидел рабство, и заставит честно сказать, хочет ли он сделать ее своей рабыней. Жена является рабыней, ведь она находится на попечении мужа и ее жизнь зависит от его милости. Но пока они оба — свободные люди. Ничего между ними не должно меняться. Они останутся такими же любовниками, какими и были раньше. Так даже будет лучше. Ей не придется платить Серту. Атрет сможет приходить к ней всякий раз, когда она будет посылать за ним. Но даже если никакие уговоры не подействуют, у нее оставалось еще одно средство, которое наверняка заставит его прислушаться.
Она скажет ему о ребенке, которого носит в себе.
* * *Хадасса пришла к Иоанну и поведала ему о Юлии.
Апостол выслушал ее, потом взял ее руки в свои и сказал:
— Наверное, Бог предал Юлию похотям ее сердца, чтобы она в полной мере получила наказание за все свои прегрешения.
Хадасса посмотрела на него, и по ее щекам потекли слезы.
— Я часами пела ей псалмы, рассказывала истории о Давиде и Гедеоне, Ионе и Илии. Я рассказала ей столько историй, но ни разу не сказала ей самого главного. Когда я с Юлией, я не могу даже губами пошевелить, чтобы произнести имя Иисуса. — Хадасса высвободила руки из объятий Иоанна и закрыла ладонями лицо.
Иоанн смотрел на нее с пониманием.
— Все мы время от времени испытываем страх, Хадасса.
— Но ведь ты больше ничего не боишься. И мой отец никогда ничего не боялся. — Хадасса вспомнила, как Ванея приводил ее отца в верхнюю комнату, и такое дорогое ее памяти лицо отца было разбито настолько, что его едва можно было узнать. Но отец все равно день за днем выходил на городские улицы, и это продолжалось до самого последнего дня его жизни. «Они сбрасывают тела в Вади–эль–Рабади, за священным храмом», — сказал Марк в тот день, когда отец был убит, и Хадасса представила, как ее отец лежит там, в долине Еннома, среди тысяч других мертвецов, сброшенных со стены храма и оставленных гнить под иудейским солнцем.
— Я уже говорил тебе, что мне очень хорошо знаком страх, — сказал Иоанн. — Когда они пришли и увели Господа из Гефсиманского сада, один римский воин схватил меня, но я вырвался и убежал. У него в руках остался кусок полотна, которое составляло мою единственную одежду, а я убежал почти нагой. — Иоанн опустил глаза, и было видно, что ему стыдно даже от таких воспоминаний. — Но страх не от Господа, Хадасса.
— Умом я это понимаю, но мое сердце все равно трепещет.
— Доверь Иисусу свое бремя.
— А если моим бременем является не только страх, но и любовь? Я люблю Юлию как родную сестру.
Взгляд Иоанна выражал сострадание.
— Мы сеем в слезах то, что потом пожинаем в радости. Будь послушна воле Господа. Люби Юлию, что бы она ни делала, потому что только через тебя она может узнать всепобеждающую благодать и милость Христа. Будь верна, чтобы и она, и другие люди имели возможность поверить во Христа.
— Но разве они могут поверить, если они не хотят верить? И что мне делать с Калабой?
— Ничего.
— Но, Иоанн, она все больше и больше влияет на Юлию. И порой мне кажется, что Юлия все больше и больше становится похожей на нее. Надо же что–то с этим делать.
Иоанн покачал головой.
— Нет, Хадасса. Мы боремся не с плотью и кровью, а с силами тьмы.
— Я не могу бороться с сатаной, Иоанн. Моя вера для этого недостаточно сильна.
— А тебе и не нужно с ним бороться. Противостой злу и будь сильна в Господе, Хадасса, и в силе Божьей власти. Он дал тебе оружие для сражения. Истина, Его праведность, Благая Весть миру. Вера является твоим щитом, Слово является твоим мечом. Постоянно молись в Духе Господа. И оставайся верной Господу, чтобы Он мог идти впереди тебя.
— Я буду стараться, — тихо сказала Хадасса.
Иоанн взял девушку за руки и крепко сжал их в своих, и его тепло и сила передались ей.
— Бог верен всем благим намерениям. Доверься Ему, и в свое время Он откроет твои уста и даст тебе слова, которые ты должна будешь сказать. — Иоанн улыбнулся. — Ты не одинока!
* * *Удобно расположившись на одном из диванов в триклинии, Юлия выбрала себе что–то из деликатесов, которые приготовил ее новый повар. Прим рассказывал ей одну из своих непристойных историй, на этот раз об одном известном римлянине и его неверной жене. Юлия быстро почувствовала неумеренный аппетит к его историям — тот единственный аппетит, который Прим был готов удовлетворить.
— Я знаю, Прим, о ком ты сейчас рассказываешь, — сказала она. — О Вителлии. Верно?
Прим поднял свой кубок, отдавая тем самым должное ее проницательности, и улыбнулся Прометею, который сидел рядом, прислонившись к нему.
— Ты же знаешь, я никогда не разглашаю секреты, — сказал он ей шутливо.
— Можешь называть его как хочешь, но ты так хорошо подражаешь его шепелявой речи, что у меня просто не остается никаких сомнений. Это Вителлий. Толстый, напыщенный и шепелявый Вителлий.
— Он больше не будет мне доверять никаких секретов, — сказал Прим и недовольно поморщился, потому что в триклиний вошла Хадасса с очередным подносом. Прометей слегка напрягся и отодвинулся от Прима, издавшего вздох раздражения. — Поставь поднос вон там и оставь нас, — нервно приказал Прим и взглянул на Юлию. — Скажи ей, Юлия. — Она кивнула Хадассе, и та молча вышла из комнаты. — Не нравится она мне, — сказал Прим, глядя в пустой проем двери.
— Почему? — спросила Юлия, выбирая на столе очередное яство.
— Потому что каждый раз, когда она входит, Прометею становится не по себе. Почему ты не продашь ее?
— Потому что мне с ней хорошо, — ответила Юлия, наливая себе еще вина. — Она поет мне песни и рассказывает разные истории.
— Я слышал некоторые из них, и они мне тоже не нравятся. Если ты не знаешь, то могу тебе сказать, что Калаба от твоей рабыни, естественно, тоже не в восторге.
— Она говорила мне. — Юлия нетерпеливо взглянула на Прима и сделала глоток из кубка. Она понимала, что пьянеет, но это ее не волновало. Это лучше, чем страдать от депрессии. Она уже давно не получала вестей ни от Атрета, ни от Марка, ни от матери. Все ее оставили. Увидев, как Прометей нервно поглядывает в сторону двери, Юлия даже почувствовала злобное удовлетворение.
Вошел слуга.
— Моя госпожа, тебя хочет видеть твой брат.
Юлия привстала, пролив вино из кубка на свой новый зеленый наряд. Торопливо поставив серебряный кубок, она подперла голову руками, — голова уже немного кружилась от выпитого.
— Пусть он войдет, — сказала она и прижала холодные руки к разгоряченному лицу.
— Я хорошо выгляжу? — спросила она Прима.
— Настолько прекрасно, насколько прекрасной может быть Нимфа, восстающая из пены морской.
Когда вошел Марк, показалось, что своим присутствием он заполнил все помещение. Он был так прекрасен, что Юлия невольно гордилась, глядя на него.
— Здравствуй, Марк, — сказала она и протянула к нему руки. Он взял сестру за руки и поцеловал в щеку.
— Здравствуй, дорогая сестрица, — нежно произнес он. Выпрямившись, он повернулся к Приму. — Я хочу поговорить с сестрой наедине.
Прим насмешливо приподнял брови.
— Ты, кажется, забыл, где находишься, Марк. Это моя вилла, а не твоя.
— Оставь нас, Прим, — нетерпеливо сказала Юлия. — Я столько времени не видела Марка.
— И мы знаем, почему, не так ли? — сказал Прим, глядя в глаза Марку и беря Прометея за руку. — Пойдем, Прометей. Оставим эту парочку и не будем им мешать вести разговор о своих разногласиях.
![Франсин Риверс - Царевич[The Prince]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
![Франсин Риверс - Царевич[The Prince]](/uploads/posts/books/270221/270221.jpg)